Когда редактор дает задание найти кого-то конкретного и взять у него интервью, это бывает довольно трудно сделать. У человека может не оказаться свободного времени, он может быть в отъезде или просто-напросто отказаться давать свои комментарии случайному журналисту.
С большими группами людей дело обычно обстоит легче. Больше персонажей, больше времени, выше шансы найти кого-то поблизости – словом, больше возможностей самого разного рода. Думаю, многие мои коллеги, как и я, надеялись, что так будет и в этот раз.
Однако в этот раз все пошло несколько иначе. Почему? Нам дали задание работать с пожилыми людьми. Думаю, даже человеку, далекому от журналистики, ясно, с какими проблемами можно столкнуться в такой работе. Спутанное повествование из-за проблем с памятью, устаревший взгляд на многие вещи, обостренные подозрительность и недоверие – далеко не полный перечень аспектов, усложняющих итервьюирование немолодых людей. Учитывая, что в России большую часть пенсионеров загнали на бессрочную самоизоляцию, добыча материала угрожала превратиться в затяжные поиски золотого руна (которое еще не факт, что окажется золотым).
Но… Журналистика, как и хоккей, не терпит трусов. Продажных пропогандистов, лицемерных лжецов и необразованных дилетантов – еще может быть, но трусов – никогда. Поэтому каждое сложное задание становится для нас испытанием на профпригодность. Ну и, конечно, «что нас не убивает, делает сильнее», куда ж без этого.
Поэтому я принялся искать. По совету руководителя, изначально я подошел к делу прогрессивно, зарегистрировался в «Одноклассниках» и начал поиск пенсионеров там. Не знаю правда, насколько прогрессивным шагом можно считать регистрацию в «Одноклассниках», да и результаты такого типа поиска больше огорчали, чем внушали надежду – «старожилы» ОК отвечали с большим подозрением и неохотой, а прочтя слова «журналист» и «интервью» или полностью прекращали общение, или красноречиво разъясняли, что они думают о современных СМИ, современном образовании и других современных вещах (если в общих чертах – ничего хорошего). Но, стоит признать, уже само наличие определенного процента людей предпенсионного и пенсионного возраста в Сети говорит о тенденции переплетения информационных технологий и повседневной жизни. Звучит сложновато, согласен. Да и не об этом сейчас речь.
После неудачи в онлайне, я решил попытать счастья в реальности. Ведь, несмотря на запреты, на улицах Москвы оставалось еще много пенсионеров, каждый из которых был потенциально интересен. И здесь меня ждал успех.
История 1: Виктор Владимирович
Первый мой герой ждал меня (если это можно так назвать) около здания «Почты России». Я шел к остановке автобуса, проваливаясь по щиколотку в свежий рыхлый снег. Сегодняшний день был первым, когда я решился искать пожилых людей на улицах – и, на тот момент, не нашел еще ни одного подходящего человека. Но этот человек сам увидел и окликнул меня.
— Молодой человек! Да-да, вы. Помогите пожалуйста! Я тут уже 10 минут стою, никак разобрать объявление не могу. Мне на почту надо.
Я оглядел говорившего. Это был пожилой мужчина в драповом пальто, потрепанной шапке-ушанке и, что характерно, одноразовой медицинской маске. Из узкой амбразуры между шапкой и маской на меня смотрели удивительно ясные и очень печальные серые глаза. В руках он держал клеенчатую сумку с чем-то объемным.
Я немного подумал, потом подошел к двери отделения и прочитал небольшую записку, приклеенную к стеклянной двери изнутри.
— Так они закрыты сегодня. И завтра работать тоже не будут. Пишут, что у них технические работы какие-то, и откроются они только со следующей недели.
— Как жалко. Вот я как ни приду, так они всегда или закрыты, или обедают. А я письмо просто жду очень, от сына. Да и вот, сам кое-что отправить принес, тоже сыну.
При этих словах он немного приподнял свою клеенчатую сумку, как бы демонстрируя вескость своих причин находиться сейчас здесь.
— А вы попозже подойти попробуйте, — я посмотрел сквозь стеклянную дверь в темное помещение почты. – Думаю, на следующей неделе они точно открыты будут.
— Вы считаете? О, это было бы очень хорошо. А то… Ладно, чего уж говорить. Спасибо за помощь, молодой человек, очень выручили.
С этими словами он взялся за перила почтовой лестницы и начал медленно, осторожно спускаться вниз.
— Подождите пожалуйста! У Вас найдется немного свободного времени на небольшой разговор?
После этого я в общих чертах обрисовал ему суть, цели и причины моего исследования. Он как-то сразу обрадовался.
— О, я с радостью, конечно! Тем более, Вы мне так помогли – я Вам тоже помогу, чем смогу. Я тут недалеко живу, через пару домов. Пойдемте ко мне тогда?
Дорога до его дома и правда заняла не более пяти минут. Жил мой первый герой (представившийся Виктором Владимировичем Кузнецовым) в небольшой пятиэтажке, скрытно притаившейся среди трех таких же пятиэтажек. Пройдя в квартиру, я отметил про себя, что здесь довольно уютно, но как-то пусто, как будто чего-то не хватает.
Виктор Владимирович вскипятил чайник, и уже через несколько минут я сидел в мягком кресле, слушая его историю.
— Понимаете, у меня сын – военный, пограничник. На Дальнем Востоке служит, третий год уже. Сначала по призыву, как все пошел… А потом остался. Там, на границе. Я ему писал, спрашивал, мол «Ты чего домой не едешь? Не хочешь, или не отпускают?». А он пишет, что он там – на своем месте. Что там от него больше пользы, чем здесь, в Москве.
Мой собеседник хмурится, на несколько секунд погружается в раздумья.
— Только это не правда! Он у меня очень толковый мальчик. Смышленый! Ну, не поступил в ВУЗ с первого раза – с кем не бывает, правда? У всех разные способности, и призвание у каждого свое. Вот Вы с какого раза в ВУЗ поступили, молодой человек?
— Я, если честно, учусь на платном отделении, хоть и поступил с первого раза.
— А-а-а… А он у меня – принципиальный. Говорит, «не буду я из тебя деньги тянуть, и от военкомата бегать не стану». Эх, да уж лучше бы потянул… Да и побегал бы лучше, чего уж там. Зато со мной бы был, и мне бы спокойнее было, и ему удобнее.
— Как Вы считаете, он там находится только потому, что нашел свое призвание? Или есть еще какие-то причины?
— Да… Жена моя, его мама, за полгода до его совершеннолетия скончалась. От рака. Долго мучилась. Мы тогда оба… Немного не в себе были. Ругались часто… Но не со зла же, не со зла! Я сейчас очень жалею обо всем, что ему наговорил тогда. Так что… Может, он до сих пор на меня злится.
— Простите, мне не стоило спрашивать.
— Нет-нет, не переживайте. Это же ваша работа. Да вы и не могли знать. А что было – того уже не вернуть, это правильно говорят.
Ну вот… Я ему до сих пор пишу, гостинцы отправляю. Только он уже год как не отвечает.
На глаза моего собеседника наворачиваются слезы.
— Знаете, надеюсь, вам никогда не придется испытывать такое. Когда ты НАДЕЕШЬСЯ, что сын просто не хочет с тобой разговаривать, а не… Что-то страшное… Случилось.
Мой собеседник всхлипывает. Мне становится очень неловко от того, что я ничем не могу помочь ему.
На прощание он пытается передать мне часть того, что он собирался отправлять сыну в посылке. Кажется, это мясные и овощные консервы и шоколад.
— Возьмите-возьмите, мне не в тягость! Мне тут очень одиноко одному, а вы мне хоть ненадолго компанию составили. Я на следующей неделе, когда на почту пойду, новые куплю, посвежее. А самому мне это не нужно, я мало ем, да и шоколад не очень люблю. Вам нужнее, возьмите!
Я беру консервы и плитку шоколада, чтобы не расстроить и без того грустного Виктора Владимировича. На прощание я оглядываюсь, и вижу серого, маленького человечка, который больше всего на свете хочет увидеть сына, обнять его и попросить прощения. Маленького человечка, умирающего от одиночества.
История 2: Ольга Николаевна
Выйдя из пятиэтажки Виктора Владимировича, я направился к метро. Несмотря на короткую запись, наш разговор занял около часа, и у меня оставалось не так много времени, чтобы доехать домой. А если я не доеду домой, то мне придется ночевать… Собственно, ночевать, кроме как дома, мне было негде – это давало дополнительный стимул поскорее добраться до подземки.
Но, как это часто бывает, у судьбы были на мой счет совершенно другие планы. И она поспешила их реализовать как можно скорее.
Проходя мимо одной из пятиэтажек, соседствующих с домом моего первого героя, я заметил сгорбленную фигуру в огромном, на два размера больше необходимого, пальто, с двумя красно-белыми пакетами, которая пыталась протиснуться в приоткрытую дверь подъезда. Сделать этого ей не давал пружинный механизм, установленный между дверью и дверным косяком и упорно притягивающий железный прямоугольник обратно к проему. Фигура поворачивалась, пыталась придержать дверь ногой, при этом пытаясь удержать пакеты на весу, как будто в них содержалось что-то настолько нежное и хрупкое, что малейший контакт с промерзшим асфальтом мог его мгновенно уничтожить.
Я остановился, перевел взгляд с маячившего на горизонте входа метро на нескладную фигуру с пакетами, вздохнул и быстрым шагом направился к приоткрытой двери подъезда.
— Извините, я вам помогу, вы не против?
Из-под зеленого платка меня взглянули темные слезящиеся глаза, скрытые в густой паутине морщин.
— Ой, родимый, помоги конечно! Вот удружил старой, сама бы не справилась тут. Поставили пружину эту, и не зайти, не выйти теперь. Как нарочно…
Я принял у старушки оба пакета, которые, на удивление, оказались довольно легкими. Придержав дверь ногой, пропустил ее в подъезд и неторопливо последовал за ней. Спешить-то все равно было уже некуда, свой последний вагон я упустил.
Она жила на первом этаже. Пройдя до двери своей квартиры, моя пожилая спутница оглянулась на меня и, кажется, смутившись, пробормотала:
— Я бы это… Пустила бы, конечно… Но тут это… Грязно у меня. Да и… Вообще, поздно уже…
Я согласился, что уже довольно поздно, и передал ей пакеты. И уже развернулся, собравшись уходить, но почувствовал, что меня ухватили за рукав куртки.
— Милай, стой, ладно. Заходи, хоть чаем тебя напою. А то замерз, небось, на улице-то вон холод какой. Иди-иди, давай.
Несмотря на то, что ее дом внешне был точной копией дома Виктора Владимировича, внутренняя часть ее жилища выглядела куда плачевнее. Одна средняя комнатка с крошечной ванной, совмещенной с туалетом. Выцветшие обои с заплатками из таких же выцветших газет, пятна плесени на потолке и стойкий запах чего-то подгоревшего производили тягостное впечатление. Окна были совсем небольшими, а форточка в одном из них была заткнута какой-то серой тряпкой. В квартире было довольно прохладно – теплее, чем на улице, конечно, но… Некомфортно.
Когда мы оказались внутри, женщина сняла свое безразмерное пальто, и только тогда я смог рассмотреть ее подробнее. Она и правда оказалась немного сгорбленной, приземистой старушкой. Одета она была в потрепанную вязаную кофту бордового цвета и черную юбку. С головы она сняла уже виденный мною зеленый платок, повесила его на ту же вешалку, что и пальто.
— Да ты не бойся, тоже куртку сымай. У меня только поначалу холодно, а сейчас чайничек поставлю, батарейку включу – сразу тепло будет. Меня, кстати, Ольга Николаевна звать, но можешь и Бабой Олей – меня так все называют.
— А по фамилии как, извините?
— Неклюдова я.
Я прохожу в комнату, сажусь на старый скрипучий диван. Она проходит глубже, щелкает клавишей включения на электрическом обогревателе и ставит немного помятый железный чайник на однокомфорочную электроплитку. Все эти агрегаты воткнуты в стенную розетку и стоят прямо на полу.
Она опускается на диван рядом со мной и начинает бережно разбирать пакеты, которые с такой осторожностью несла домой. Он достает и выкладывает на старенький журнальный столик упаковку яиц, два батона белого хлеба, пакет молока, бутылку воды, маленький кусок сыра, маргарин, пачку макарон и упаковку дешевых сосисок. Достав их, она поочередно заглядывает в каждый из опустевших пакетов, словно надеясь, что в каком-то из них еще осталось что-то. Но это все.
— Да… — вздыхает баба Оля, — не густо. А должно на месяц следующий хватить.
Я несколько обескуражен подобными словами.
— Но тут же продуктов на неделю, максимум – на полторы!
— Ну, кому на неделю, а мне вот – на месяц. Ты не смотри на меня так, сама знаю.
Она еще раз вздыхает, тяжело поднимается и идет снимать закипевший чайник с плиты. Разлив чай по кружкам, возвращается к дивану и подает одну мне.
— Держи. Только без сахара уж, извиняй. У меня давно уже вся жизнь такая, не сладкая.
Несколько минут мы сидим, молча отхлебывая горячий чай из кружек и не произнося ни слова. Наконец, я решаюсь нарушить тягостное молчание.
— Извините, а разве… Разве вам не должны какую-то помощь социальную оказывать, льготы предоставлять?
— Ой, да какие льготы, я тебя умоляю. Не смеши. Я пока могла ходить подолгу, все пороги им оббила со своими жалобами да просьбами. А они все обещаются починить да отремонтировать, да что-то руки у них никак до хибары моей не дойдут.
— Ну, я не только про жилье говорю. Продукты…
— Ой, вот про это даже не начинай. Про еду вообще лучше не говорить – только больше есть захочется. А еды от этого больше не станет. Пенсия маленькая, хватает только на ЖКХ, да на мелочь всякую. Разве это еда?!? Только на поминках и подавать такое.
Ольга Николаевна грустно шмыгает носом. Отхлебывает чай из кружки, и пар осаживается у нее на носу маленькими капельками.
— Раньше еще ничего было. Миша мой, покойный, жив был – Царствие ему Небесное, — хозяйка трижды крестится, опустив чашку на столик. – И он часы чинил, и я полы в магазине мыла. Тяжко, а все ж перебивались. Да и легче оно всегда, когда вместе-то. А теперь…
Женщина еще раз шмыгает носом. В ее голосе слышны слезы.
— Хоть ложись да помирай, прям на диване этом! Как жить-то так можно, зачем так жить?!? Всю жизнь честно работали, ни копейки чужой не взяли – а где же теперь все, куда все делось?!? Помрешь – даже похоронить не на что будет, все на макароны потрочено!
Я не знаю, что ей ответить на это.
— Я бы и квартиру эту сдавала – да только кому такой клоповник загаженный нужен? Да еще с бабой старой.
— Ольга Николаевна, вы давно так живете?
— Да уж лет пять, с самой смерти Мишиной.
— Если вам так плохо, то, может быть, стоит перебраться в какое-то государственное учреждение?
Она смотрит на меня так, как будто я сморозил какую-то несусветную глупость.
— Эх, молодой ты еще, непонятливый. Ты про богодельню, что ли, про дом престарелых? Так это считай себя заживо похоронить, легче сразу в гроб лечь. Не-е-ет, тут мне плохо, конечно, но тут я еще годика два поживу на хлебушке с молочком, а там… Нет, не пойду туда. Не пойду.
Электрообогреватель громко щелкает и перестает мерно гудеть. Ольга Николаевна в сердцах хлопает себя по коленке.
— Да что ты делать будешь, Господи! Совсем уже батарея старая, старше меня, да и дряхлее.
Я встаю, и заново включаю прибор.
— Вот спасибо. А то ж не топят совсем, фашисты. Заморозить хотят, точно говорю. Трубы чуть теплые, чтобы не лопнули только. Тьфу, зараза.
Мы снова ненадолго замолкаем, прихлебывая чай и вслушиваясь в успокаивающий шум обогревателя.
Когда чай допит, Ольга Николаевна собирает свои небогатые запасы провизии со стола и относит их к небольшому холодильнику, разместившемуся в углу комнаты. Я достаю из рюкзака консервы и шоколад, полученные от предыдущего героя, и протягиваю ей.
— Возьмите пожалуйста. Вам они нужнее, а я все равно сыт.
Бабушка заламывает руки.
— Господи, да как же… Да нельзя, совестно мне, объедать еще не хватало…
Я объясняю, что мне эти продукты тоже достались случайно, и что мне будет приятнее, если она их съест за мое здоровье. Тогда она принимает еду, благодарно кивая.
— Спасибо тебе, родной. Не без добрых людей мир, все-таки.
Уже собравшись уходить, я вдруг вспомнил, что я опоздал на последнее метро, и добираться до дома мне придется пешком. Надо признать, перспектива малоприятная.
Баба Оля заметила тень беспокойства на моем лице.
— Что такое, милок? Случилось чего?
Я коротко изложил ей причины моего огорчения.
— Ах, это я виновата, старая! Заболтала тут тебя, ты и опоздал везде. Огорчение одно…
Я поспешил ее заверить, что ее вины тут нет, и что это было моим собственным решением. Она успокоилась и слабо улыбнулась.
— Тогда оставайся у меня ночевать. Отдохнешь, а завтра домой поедешь. Не стесняйся, мне это в радость только. Ну, как?
При других обстоятельствах я, возможно, и отказался бы. Но сегодняшний день, истории двух грустных стариков и общее эмоциональное истощение сделали свое дело. Я принял приглашение Ольги Николаевны и, умывшись в маленькой ванной, присел на край дивана. Практически сразу я провалился в крепкий сон, стирающий день вчерашний и рисующий день завтрашний.
Проснулся я в 9 часов утра, и с удивлением обнаружил, что хозяйка квартиры уже давно не спит, а сидит у окна и смотрит на проходящих под окнами прохожих. Глядя на улицу, она задумчиво жевала горбушку белого хлеба, запивая ее молоком из кружки.
— О, родной, проснулся! Завтракать будешь?
Однако я отказался и, поблагодарив Ольгу Николаевну за ночлег, собрался уходить.
— Погоди! Ты же исследование делаешь, для учебы? Тебе еще люди нужны?
Я утвердительно киваю. Она подходит к столику, на котором вчера раскладывала покупки. Стол покрыт несколькими слоями газетных листов, и она отрывает от одного из них тонкую полоску. Что-то пишет на ней и, перечитав, протягивает мне.
— У меня тут неподалеку подруга живет, Вера. Мы с ней не общались давно, но, думаю, ты и с ней поговорить можешь. Удачи, милай, заходи, если что!
Я еще раз благодарю ее и покидаю эту печальную квартиру, оставляя маленькую женщину, умирающую от голода и бедности, одну.
Продолжение следует…
Материал подготовила Андрей Зуев