История 3: Вера Алексеевна
Спустя два дня после моего знакомства с первыми двумя моими героями, я закончил анализировать интервью с ними. Это заняло больше времени, чем я планировал изначально – но, так или иначе, этот этап работы был выполнен, необходимо было двигаться дальше.
Я достал из кармана куртки тонкую полоску газетной бумаги, нашел место на карте в навигаторе и, захватив записную книжку, отправился в путь.
Дом я нашел сравнительно быстро – он располагался в паре районов от домов Виктора Владимировича и Ольги Николаевны. Это была престижная новостройка светло-зеленого цвета, похожая на те, которые сейчас массово строят в различных жилищных комплексах. На входе меня встретил упитанный консьерж в зеленом галстуке, подозрительно осведомившийся, к кому я направляюсь. Я назвал имя, сказал, что от Ольги Николаевны и попросил уведомить хозяйку о моем визите. Консьерж проворчал, что «всякие шатаются тут» и что «нужно уведомлять заранее», но все-таки позвонил куда-то по внутреннему телефону, вполголоса обратился к кому-то, помолчал. Потом он положил трубку и, сухо бросив мне «Восьмой этаж, квартира 62, лифт – справа по коридору», уткнулся в черно-белый монитор дежурного компьютера.
Поднимаясь в лифте, я напряженно думал. О чем мне говорить с этой Верой? Что у нее может быть такого, что моя предыдущая героиня посчитала нужным зафиксировать в исследовании?
Наконец, я вышел на восьмом этаже. Дверь 62 квартиры была прямо передо мной… И она была приоткрыта. Меня это несказанно удивило – я знал, что обо мне предупредили, но чтобы мне открывали двери нараспашку?
Я подошел к двери и пару раз нажал на маленькую кнопку звонка, утопленную в стену справа от двери. За дверью послышались торопливые шаркающие шаги.
— А, молодой человек, вот и вы! А как вы дверь открыли?
Передо мной стояла пожилая женщина в розовом платье и белом кулинарном фартуке. Черты лица ее были тонки, а карие глаза смотрели несколько удивленно.
— Да… Оно так и было вроде. Открыто.
— Да? Ужас какой. «Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь», называется. Это хорошо, что сейчас день, а вот будь ночью… Да, вы проходите-проходите. Я тут как раз блинчики готовлю, не хотите попробовать?
Ее квартира была обставлена уютно и со вкусом. На одной из стен я заметил репродукцию «Звездной ночи» Ван Гога, у другой – этажерку с книгами. В углу стояло красное бархатное кресло, а подле него в стену был вмонтирован искусственный камин. Было видно, что тот, кто обставлял эту квартиру, позаботился о комфорте и удобстве жильцов. Более того, квартира сама по себе была не маленькой – я насчитал 3 средних размеров комнаты и кухню. Именно на кухню меня и провела хозяйка.
— Меня зовут Вера Алексеевна. Макарова, если это важно. А вас как зовут, молодой человек?
— Андрей.
— Очень приятно, Андрей.
При этом она достала из кармана фартука красный шнурок и завязала на нем несколько узелков. Взглянув но узелки, она беззвучно пошевелила губами и, по-видимому, оставшись довольной результатом, убрала шнурок обратно в карман.
— Вы же от Оли, правильно? Как она там, вы давно ее видели?
— Пару дней назад. Я бы не сказал, что у нее все в порядке. Думаю, вы могли бы как-нибудь навестить ее и обсудить это с ней лично.
— Ох, вы правы, конечно… Подождите, а я закрыла дверь?
Моя собеседница быстрым шагом ушла в прихожую, но почти сразу вернулась.
— Да, закрыла. А то, знаете, неприятно, когда дверь нараспашку: «заходи, кто хочешь, бери, что хочешь»…
Вера Алексеевна внезапно замолкла, и задумчиво взглянула на красочный натюрморт, украшающий одну из стен кухни.
— Так о чем мы? Вы хотели что-то спросить?
— Да, я хотел задать пару вопросов…
— Пойдемте тогда лучше в гостиную, там удобнее говорить будет.
Мы прошли в гостиную. По дороге туда меня терзали смутные сомнения, но я никак не мог понять, чего они касаются. В этой квартире не было ни отпечатка одиночества, как в первой, но жестокого следа бедности, как во второй. И все же…
— Ну вот, садитесь. Тут удобно, правда?
— Да, довольно удобно, вы правы.
— Это мне все дочка сделала, — в голосе пенсионерки прозвучали нотки гордости, — Она у меня такая умничка. В косметической фирме работает, в этой… Как ее…
Женщина задумалась.
— Надо же, совсем из головы вылетело. Простое же название… «Лореаль», или «Орифлейм»…
Она полезла под диванную подушку, выудила оттуда изящную записную книжку и перелистнула несколько страниц.
— Да, «Орифлейм» все-таки. Надо чаще проговаривать. Ну так вот, дочка моя с мужем мне эту квартиру на последний юбилей подарили. Постарались на славу, надо сказать. Такие молодцы, так мне помогают. И…
Внезапно Вера Алексеевна, запнулась, принюхалась… И только тогда я тоже почувствовал запах гари.
— О Господи, блины! – старушка вскочила с дивана и опрометью бросилась на кухню. Я, немного погодя, последовал за ней. К счастью, дальше сковороды дело не пошло, но сами блинчики превратились в черные горелые сгустки, на которые хозяйка смотрела с нескрываемым огорчением.
— Как жалко, а я только начала готовить…, — она сокрушенно покачала головой и вытряхнула то, что осталось от блинов, в мусорное ведро. – Ладно, пойдемте назад в гостиную. Сегодня, похоже, блинчиков не будет.
Мы снова вернулись в гостиную, и снова сели на изящный диван. Неясные подозрения и мысли в моей душе обретали все более и более четкие формы.
— Так на чем мы остановились?
— Вы говорили о том, как вам повезло с дочкой и ее мужем, которые помогают вам.
— О да, они у меня – просто золото! И дочка, и муж ее, и детки у них… Хорошие… Да, хорошие детки…
Внезапно она осеклась, и нова замолчала на минуту. Я решил тоже промолчать, чтобы не нарушать хода ее мыслей. Она прикрыла глаза, потом снова открыла их. Посмотрела на меня.
— Молодой человек, а хотите блинчиков? Я вот сегодня собралась готовить…
Она встала с дивана и уверенным шагом направилась на кухню.
— Вера Алексеевна, подождите.
— Что такое?
— Вы уже готовили блинчики.
— Да?
— Да. И они сгорели. Вы не помните?
Пожилая женщина остановилась на полпути, как будто налетела на невидимую стену. Она медленно повернулась ко мне, и я увидел, как дрожат ее руки.
— Да… Да, конечно, мы же… Да, сгорели, только что же… Как я могла забыть? Забыла, опять забыла…
Она подошла к шкафу со множеством ящиков, выдвинула один из них и достала оттуда пачку таблеток. Вскрыла, выдавила одну на ладонь, проглотила.
— Надо чаще принимать лекарства. А то… Совсем никуда не годится.
— Вера Алексеевна…
— У меня синдром Альцгеймера. И деменция. В моем возрасте это нормально – так врачи говорят… Что мало кому удается дожить до старости с чистой головой. Но одно дело – слушать, когда это о других говорят, а когда до тебя дело доходит… К этому нельзя подготовиться. Это страшно.
Она обессиленно опустилась на диван.
— Вам помогают лекарства?
— Да так… Когда как. Я же и их иногда забываю принимать. Можно, конечно, и другие приемы использовать – книжки записные, или вот веревочки…
Она извлекает из кармана фартука несколько разноцветных шнурков, один из которых, красный, мне уже довелось видеть. На каждом шнурке были завязаны узелки.
— Способов запоминания много, но мне проще всего с ними. Цвет веревочки – это номер в радуге по порядку, а количество узелков –сама цифра. Я так могу семь цифр «записать», понимаете?
— Да примерно понимаю.
— Вот, а к каждой цифре уже можно букву подобрать.
— Довольно сложно, мне кажется.
— Да нет, дополнительная разминка для памяти. К тому же…
Ее голос начинает дрожать, и она говорит все тише и тише.
— Это может… Пригодиться, когда я… Совсем… Читать разучусь.
— Но пока же вы можете читать?
— Да, хоть это и трудно – сами понимаете, глаза уже не те, да и все остальное…
— Вы не пробовали ко врачам обращаться? Может, могли бы немного облегчить эту… Ситуацию?
— Вы думаете, я не обращалась? Я каждый месяц на прием хожу, мне лекарства разные прописывают – только они ведь могут облегчить, а не вылечить. Это же не лечится.
Она поднимает на меня большие светлые глаза. В них стоят слезы.
— Вы не представляете, молодой человек, как это страшно. Насколько это страшно. Как будто часть тебя похищают, и ты не можешь вспомнить самых простых вещей. С кем работала, где родилась, как…
Она, в очередной раз запнулась. В ее взгляде появляется беспокойство.
Нет, не беспокойство. Это паника.
— Как… Как зовут мою дочь?
— Простите, Вера Алексеевна…
— Как зовут мою дочь?!? – она начинает беспомощно перебирать цветные веревочки, пролистывает записную книжку, не находя искомого. Она поднимается и, не глядя на меня, начинает ходить по комнате, оглаживая стены, рамы картин и спинку бархатного кресла.
— Дочка, доченька, доча – бормочет она себе под нос, — как такое забыть можно… Это же дочь моя, родная, родненькая… Как можно… Что же это…
Я встаю и пытаюсь придумать хоть что-то, чтобы ее успокоить. Но в голове нет никаких мыслей, только тягучее уныние.
Я слежу глазами за пожилой женщиной. Она продолжает ходить по комнате кругами, глядя перед собой невидящими глазами и повторяя, словно мантру: «Дочка, доченька… Как же…». Ее руки ощупывают поверхности в поисках малейшего намека на заветное имя. И тут, при очередном прикосновении к бархатной поверхности кресла, рукав розового платья немного задирается, и я вижу плетеный браслет, аккуратно завязанный на тонком запястье. Но Вера Алексеевна уже и сама увидела его.
— «Маме…от…Насти…» — произносит она почти шепотом, — Настенька… Да, солнышко, конечно, Настюша…
Она обессиленно опускается на диван. Устало потирает лоб.
— Простите меня, пожалуйста. Это выглядит очень глупо, должно быть.
— Вера Алексеевна, не переживайте. Все будет хорошо. Держитесь.
Я встаю и собираюсь уходить.
— Можете захлопнуть дверь, она автоматически закрывается… Только, молодой человек, окажите небольшую услугу.
— Конечно. Какую?
— Вынесите мусор, пожалуйста. Там, на кухне. В ведре пакет. Там немного… А я уже не смогу сегодня, наверное. Ох…
— Конечно.
Я заглядываю на кухню, забираю из мусорного ведра мешок. Он оказывается тяжелее, чем я думал. Перед уходом я оглядываюсь на Веру Алексеевну. Она сидит на диване и не отрываясь смотрит на плетеный браслет у себя на руке. Она улыбается. И ухожу, оставив эту маленькую женщину с умирающей памятью одну.
Консьерж проводил меня подозрительным взглядом, но ничего не сказал. Я вышел из новостройки и, подойдя к большому мусорному контейнеру, решил напоследок взглянуть на содержимое пакета. Я развязал пластиковые завязки.
И увидел полный пакет обуглившихся кусочков теста.
История 4: Владимир Юрьевич
После посещения квартиры в зеленой новостройке, проработки полученных данных и написания третьей истории, я решил взять небольшой перерыв. Долговременное созерцание человеческих несчастий понемногу вгоняло меня в глубокую депрессию, а она, как известно, худший враг работы. К тому же, когда долго смотришь на страдания других, они перестают восприниматься должным образом: душа адаптируется, грубеет или, наоборот, теряет силу. В любом случае, в подобных делах нужно делать перерыв. И я сделал перерыв.
Вернее, я хотел сделать перерыв. Но перерыв сделать не получилось.
Лучший отдых – это, как известно, смена видов деятельности. Посему я решил ненадолго оставить брождения по улицам и поиски героев для работы, а сходить в публичную библиотеку и немного посидеть в тишине, дать себе возможность восстановить моральные и физические силы. Что я и сделал.
В библиотеку я попал в 2 часа дня. Не стану утомлять Вас подробностями того, сколько часов я простоял в пробке, сколько прождал в очереди в регистратуру и сколько искал свой читальный зал. Скажу только, что выйди я, как и планировал, в 12 часов дня, то сесть за стол и раскрыть томик Чехова мне удалось бы никак не раньше 5 часов вечера. Но, так или иначе, я сел, раскрыл томик Чехова и погрузился в чтение.
Спокойное чтение продолжалось примерно 10-15 минут, после чего мое внимание привлек глубокий вздох с противоположной стороны стола. Я поднял глаза от страниц книги и направил их туда, откуда, по моему мнению, прозвучал вздох. Взгляд мой уперся в лицо пожилого лысеватого человека, сидящего прямо напротив меня. Из-под высокого и гладкого, как мрамор, лба на меня смотрели уставшие и задумчивые глаза, напоминающие две глубокие темные трещины в горной породе. Ниже следовал нос, также похожий на горную вершину. Все это как бы замыкал сухой белый рот с печально опущенными вниз уголками. Одет заинтересовавший меня старец был в классическую белую рубашку и серую вязаную жилетку. Также из-за ножки его стула высовывался край коричневых классических брюк.
Читал он, насколько я сумел разглядеть, что-то из Горького. Вернее, уже даже и не читал, а отложил книгу в сторону, подпер кулаком морщинистую щеку и задумчиво осматривал окружающие его стеллажи с книгами, людей с книгами и, непосредственно, сами книги. Время от времени из его печального рта вырывался глубокий и скорбный вздох, причем мне так и не удалось понять, влияет ли на это увиденное им вокруг себя, или же он вздыхал каким-то своим, внутренним мыслям.
Спустя примерно 20 минут моего наблюдения за ним, пенсионер вздохнул последний раз, особенно громко, глубоко и печально. После этого он встал из-за стола, взял книгу под мышку (это действительно оказалось «Отрочество» Горького) и не торопясь направился к стойке регистратуры.
После того, как он покинул помещение, прошло какое-то время. И тут я неожиданно понял, что мне необходимо догнать его и о чем-то спросить. О чем – я не знал, но настолько же отчетливо, насколько я понимал, что не знаю, о чем я должен его спросить, настолько же отчетливо я понимал, что спросить необходимо, жизненно необходимо.
Я поднялся и, захватив свои книги, быстрым шагом устремился к стойке библиотекаря.
Я нагнал его почти у самого выхода из библиотеки.
— Здравствуйте! Извините пожалуйста, что отвлекаю…
Он удивленно обернулся на меня.
— А? Чего вам, юноша?
— Я бы хотел Вам пару вопросов задать. Извините как Вас по имени –отчеству?
— Владимир Юрьевич Хрусталев. А вы журналист?
— Ну, пока только учусь, но в целом – да. У Вас найдется пара минут, на пару вопросов ответить?
— Конечно. Всегда рад помочь молодым талантливым специалистам. Как я к вам могу обращаться?
— Андрей.
_ Ну что ж, Андрей, пройдемте вот на эти креслица удобные на них нам комфортнее будет общаться.
Мы уселись в два кресла-мешка, предусмотрительно оставленные в одном из поворотов коридора.
— Ну так, каков же характер вашего вопроса, Андрей?
— Владимир Юрьевич, понимаете ли, в читальном зале я невольно услышал, как громко вы вздыхаете. Это прозвучало довольно печально, как мне показалось. Можете рассказать, Вас расстроила книга, которую Вы читали? Или что-то из окружающего мира?
Мой собеседник немного смутился.
— Да вот, знаете, как-то… Не знаю даже.
— Может, Вам нездоровится?
— Да нет, я себя чувствую вполне… А хотя да, возможно, вы и правы.
Он задумывается ненадолго.
— Такая навязчивая и приставучая болезнь, как «ностальгия». Слышали о таком, друг мой?
— Да это «тоска по родине».
— Вот-вот. Я, как и многие мои ровесники, безмерно тоскую по Советскому Союзу. Конечно, сейчас принято все ругать: и Союз, и Сталина с Лениным, и КПСС, и пионеров… Только ведь ругают в основном те, кто или не жил тогда в СССР, или сам попал в какую-то неприятную историю. Нет, проблемы были, я не спорю – без проблем нигде и никогда еще не обходилось. Но все было решаемо, поверьте мне, все решаемо! Вполне могли со всем разобраться и без обстрелов, приватизации, девяностых и прочих «прелестей»…
Владимир Юрьевич выделяет презрительной интонацией слово «прелестей».
— Я тогда был преподавателем в одном из наших столичных ВУЗов, преподавал литературу. Не сказать, чтобы всегда все гладко проходило… Но как-то справлялись. А потом – 91 год, беготня, крики, пошлость и безвкусица на каждом углу. ВУЗ наш сделали коммерческим, и преподавать стало совершенно невозможно – студенты стали хамить, приходить пьяными на занятия, я уже не говорю про общий уровень образованности…, — Он опять вздыхает, — Думают, за деньги им все можно. Торжество капитализма в самом неприятном его проявлении. Ну вот… Я уволился из преподавателей и пошел в репетиторы, подтягивать по литературе тех, кто все-таки хочет добиться чего-то в жизни.
— Владимир Юрьевич, если можно, расскажите пожалуйста, какие были ваши первые мысли, когда СССР перестал существовать. Это же колоссальное потрясение.
— Да мыслей особенно и не было никаких, по большому счету. Было одно чувство горького разочарования, чувствовали себя обманутыми, брошенными.
Мужчина достал из нагрудного кармана жилета клетчатый платочек и промокнул им уголки своих бездонных глаз.
— Вы мне простите эту слабость, поймите старого преподавателя. Это… Очень, очень неприятное чувство. Как будто ты заснул в своем доме, в котором пусть не все на своих местах, но ты к нему уже привык, у тебя есть любимое кресло и любимый телеканал, любимый чай или полотенце с твоим именем. А утром ты просыпаешься один, в чистом поле, или даже в пустыне, и весь твой дом с креслом, телеканалом, чаем и полотенцем куда-то делся. И сколько бы ты их не искал. Уже никогда не вернешь. Тебе, конечно, скажут, что твой дом и твои вещи были уже старыми, и их давно пора было поменять. Хорошо, допустим. Но разве не следует в таком случае спросить и моего мнения, хозяина этого дома и этих вещей? Чего я хочу, действительно ли мне надоели эти вещи и готов ли я с ними распрощаться?
Мой собеседник умолкает. Я осторожно интересуюсь:
— Владимир Юрьевич, а что бы вы в первую очередь вернули из СССР, если бы была возможность?
Он невесело усмехается.
— Если бы из СССР можно было бы что-то вернуть, то я бы предпочел вернуть только одно: сам СССР. Но если серьезно, то – как это не смешно, советское кино. Потому что я в молодости очень любил ходить в кино – и с друзьями, и один, и с девушками… Столько всего посмотрел там, уже и не вспомнить. А сейчас не то что в кино сходить не на что – телевизор включать противно. Пошлость, глупость и разврат.
Он сокрушенно махает рукой.
— У вас остались еще вопросы, Андрей? А то я бы уже пошел потихоньку, меня внуки дома ждут.
— Да, конечно, еще один вопрос. Как вы считаете, возможно у нас повторение того, что случилось в 1991 году?
— Вы имеете в виду, распад страны?
— Да, я про это.
— Ну, знаете, я преподаватель литературы, а не геополитик и не социолог. Но, учитывая то, что я сейчас вижу в новостях, о чем говорят со мной мои знакомые и что я вижу на улицах – к сожалению, такой вариант не исключен. Станет у нас много маленьких государств, как при распаде было. Все со всеми перевоюют, поделят власть и будут говорить, что это было необходимо. Это будет очень печально, хочу вам сказать: когда народ теряет Родину, это страшно, но жить можно. Но когда народ теряет Родину дважды, меньше чем за 100 лет – это уже ужасно. И непонятно, как жить дальше.
Мы оба встаем, пожимаем руки и я благодарю пожилого репетитора за хорошее интервью. Он тоже благодарит меня, после чего удаляется по направлению к выходу. Я провожаю его взглядом до самых дверей – коренастую фигурку маленького человечка из умершей эпохи, который так и не смирился со смертью своей Родины.
История 5: Иван Анатольевич
Выйдя из библиотеки, я кое-как добрел до ближайшего парка и обессилено опустился на скамейку. На улице все еще стоял холод, но я уже не обращал на него особого внимания. Я пытался переварить все, что услышал от старого репетитора литературы про СССР, советское кино, 1991 год и пробуждение в пустыне. Все это так заняло меня, что я не сразу заметил сухопарого пожилого человека, который подсел ко мне на скамейку.
— Сынок, огоньку не найдется?
Я оторвался от своих размышлений и посмотрел на говорящего. Это был сухощавый старик с тонким лицом, будто выточенным из камня. Оно несло отпечаток суровой жизни, однако глаза под кустистыми «брежневскими» бровями смотрели как-то по-доброму и, пожалуй, даже с каким-то спокойным весельем. Одет он был в довольно легкую для такой погоды брезентовую куртку и черную шапку, на ногах – спортивные штаны неопределенной марки.
Я никогда не курил, но всегда носил в кармане портсигар с десяткой «Парламента» для пары курящих знакомых.
— Пожалуйста.
Я протянул ему бумажную палочку, которую он с благодарным кивком принял двумя пальцами, чиркнул зажигалкой и затянулся. По его лицу расплылась блаженная улыбка.
— Вот спасибо, порадовал старика. А на тебе самом-то, гляжу, и лица нет, а? Тяжелый день был, да? Устал?
— Вы даже не представляете, насколько. Хотя, вроде бы, ничего такого и не делал: мешки не носил и у станка не стоял.
— Ну, это разрешится, ты не думай. Ты ведь молодой, вся жизнь впереди. Столько всего сделать можешь – и хорошего, и дурного, и умного, и глупого… А я вот, кстати, как раз всю жизнь за станком простоял.
— Правда?
— А то! Откуда, думаешь, у меня лапищи такие?
И он вытягивает одну из своих рук, демонстрируя мне огрубевшую кожу, обломанные желтоватые ногти и целую коллекцию шрамов и ожогов разной величины и цвета.
— 50 лет у машины, 6-ой разряд! Это тебе не шутки шутить, сам понимаешь.
Он с гордостью делает несколько глубоких затяжек. Но потом его лицо постепенно мрачнеет, и он весь как-то сгорбливается, ссутуливается, веселый огонек в глазах начинает угасать.
— Да… Отстоял-то отстоял, да только что толку? Пенсия – ну и черт бы с ней, с пенсией! Ты знаешь, что?
Он заговорщицки наклонился ко мне.
— Тебя как звать, парень?
— Андрей.
— Вот, а меня Ваня. Ну, Иван Анатольевич, Семенов я.
Я пожал протянутую мне руку. На ощупь она была как шершавый древесный ствол.
— Будем знакомы. Так вот, Андрей, есть у меня мечта. Самая главная в жизни мечта.
— И какая же, не секрет?
— Да…
Мой собеседник немного замялся.
— Не смейся только, хорошо?
— Даю слово журналиста.
— Ну так вот… Я на Эверест хочу подняться.
Я немного удивлен.
— Да ты не удивляйся, — начинает объяснять он, — Тут же какое дело. Я еще в молодости горы любил. Помнишь, как у Высоцкого: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал»? Вот, и я тоже горами бредил. В экспедиции в школе ходили, в походы… Эх…
Он устремляет мечтательный взор в бесконечность.
— Она же такая… Огромная, величественная. Как небо на земле. Ты представляешь – чтобы с земли, и прям на небо? Разве не велик человек, который на это осмелится?
— Думаю, что для этого и правда нужно иметь мужество и силу воли.
— Вот-вот, правильно! И я все хотел время выкроить, съездить в отпуск. Но…
Он хмуро смотрит на свои грубые, покрасневшие от холода и долгих лет работы, руки.
— 50 лет у машины… 6-ой разряд…
Он в сердцах сплевывает махорочную слюну в снег.
— Ну и что дал он мне, 6-ой разряд этот? Что я, с 5-ым или 4-ым бы не прожил? Прожил, конечно. Эх, работа, работа… Раньше было много сил, и не было времени…
Он смотрит на меня грустными глазами из-под брежневских бровей.
— … а теперь времени – вагон, да сил нету. Куда я теперь, на Эверест? Я туда не доеду даже. Не то, чтобы залезать. Эх…
Он стряхивает пепел от сигареты в урну у лавочки, кладет мне на плечо свою жествую руку.
— Знаешь, Андрюха, хороший ты парень. Вот правда, я людей знаю, можешь мне поверить. И знаешь, что я тебе скажу?
— Ну?
— Если есть выбор между мечтой и деньгами, успехом – то ты мечту выбирай. Потому что молодость – она на то и дана, чтобы жить. А не за станком стоять, пока не сдохнешь.
Он поднялся и, кутаясь в брезентовую куртку, поковылял в сторону ближайших домов. А я проводил его глазами до тех пор, пока он не исчез в подворотне. Маленьким старый человек с грубыми натруженными руками и светлой мечтой, которая умерла, раздавленная повседневностью.
Заключение
Я встретился с пятью пожилыми людьми. Каждый из них был несчастен-по своему: кто-то тосковал по сыну, кто-то – доедал горбушку с молоком, прижавшись к старенькому обогревателю. Кто-то потерял память, кто-то – Родину, а кто-то – мечту.
Я не философ, не психолог и не популист, поэтому у этого материала не будет вывода. Я мог бы сказать, что все эти проблемы можно решить, если внимательнее относиться к старикам, решать социальные проблемы или поднимать уровень жизни населения. Но суть этой работы как раз в том, чтобы показать: каждое несчастье имеет свои причины, и если с бедностью и плотным рабочим графиком еще можно что-то сделать, то с болезнью Альцгеймера, человеческим равнодушием и тоской по прошлому дела обстоят куда сложнее.
5 пожилых людей. 5 историй. 5 судеб. Какой из всего этого следует итог? Разве что жизнь – настолько непредсказуемая вещь, насколько это вообще возможно. И что у каждого человека на Земле – свои проблемы, своя история и своя судьба.
Материал подготовил Андрей Зуев